Ольга Донцова: «Теломераза – это моя любовь»

Ольга Анатольевна Донцова – доктор химических наук, профессор, академик РАН.

С тех пор как люди смогли наблюдать жизнь клеток, прошло более 300 лет. За этот, по историческим меркам, короткий период цитология шагнула далеко вперед, и сегодня такие ученые, как Ольга Донцова, не только культивируют клетки вне организма и создают новые антибиотики, но и приоткрывают тайны вечной молодости.

– Последние Ваши научные исследования направлены на поиск новых антибиотиков. С чем это связано?

– На каждое действие есть противодействие. Бактерии воюют с нами, а мы с ними. Это цикл. В мире постоянно появляются бактерии, устойчивые к разным воздействиям, в том числе к существующим антибиотикам. Не исключено, что те антибиотики, которые были в начале века, снова станут эффективными.

Для того чтобы поиск новых лекарственных препаратов был более успешным, мои коллеги создали тест-систему для робота, который в высокопроизводительном режиме, т.е. несколько тысяч соединений за один раз, проверяет различные соединения.

– Как изучение рибосомы помогает в поиске новых антибиотиков?

– Рибосома – это очень хорошая мишень для антибиотиков. Во-первых, рибосома – сложный объект, в нее входят длинные молекулы РНК и большое количество молекул белков, поэтому менять в ней что-то, приспосабливаясь ко всему сразу, гораздо сложнее, чем в отдельном маленьком белке. Во-вторых, как правило, в бактериях не один ген, а несколько генов рибосомных РНК. И даже если мутация произойдет только в одном из них и рибосомы, в состав которых входит эта молекула, станут устойчивыми, то остальные рибосомы с другими РНК, в которых мутации нет, останутся чувствительными к действию антибиотика, т.е. интенсивность синтеза белка будет недостаточной, и в итоге погибнет вся клетка.

Но даже с этим клетка научилась бороться: она придумала ферменты, которые вносят модификации в компоненты рибосомы. Таким образом, возникает устойчивость.

Востребованность новых антибиотиков становится все большей, помимо поиска перебором можно искать новые ингибиторы рибосомы направленно, основываясь на ее структуре. На Западе есть вполне успешная компания, созданная учеными, определившими структуру рибосомы, которая на основе этой структуры разрабатывает новые антибиотики.

– Что такое теломеразы и почему их следует изучать?

– Это РНК-белковый комплекс, ключевой элемент системы, поддерживающий длину теломер. На концах каждой хромосомы есть теломеры, при каждом делении клетки длина теломер уменьшается. Если длину теломер не поддерживать, то ДНК в хромосоме укорачивается, что приводит к потере теломер и гибели клетки.

Если вы начнете культивировать фибробласты, которые не имеют теломеразы, то где-то через 50 поколений ваша клетка умрет – у нее будут слишком короткие теломеры. Часть клеток могут выжить, включив при этом теломеразу. Это происходит при появлении раковых клеток. А в половых и стволовых клетках теломераза есть, благодаря чему они могут поддерживать длину теломер и делиться бесконечно.

– Значит ли это, что если ученым удастся поддерживать длину теломер, то людям будет доступна вечная жизнь?

– Наша научная деятельность направлена на изучение механизмов работы теломеразы. О вечной жизни говорить пока рано. Теломеразы сейчас очень активно изучаются во всем мире, и отчасти это действительно связано с желанием людей оставаться молодыми. В США некоторые страховые компании смотрят, насколько длинные у вас теломеры. При коротких вы будете платить большую страховку. Потому что чем длиннее у вас теломеры, тем дольше вы можете прожить.

Но есть и обратная сторона медали: большинство раковых клеток тоже активируют теломеразу как систему поддержания длины теломер, поэтому клетка становится раковой гораздо быстрее. Самые «злые» раковые образования получаются из стволовых клеток, в которых уже есть активная теломераза.

– В чем заключается главная сложность удлинения теломер?

– В теломеразе есть РНК и большое количество белков, которые необходимы для ее работы. Есть белки, которые собирают теломеразу, благодаря другим белкам она путешествует по клетке и должна в нужный момент попасть на теломеру, чтобы с ней связаться и начать ее удлинять. Затем ей нужно оттуда уйти, иначе теломеры получатся слишком длинными, это тоже плохо. Таким образом, сейчас перед нами стоит много проблем, которые необходимо решить, прежде чем мы сможем дойти до реального практического применения.

Все процессы непростые, и изначально мы должны понять, что именно мы изучаем, как это работает и регулируется. Убивая одно, вы убиваете многое другое. И наоборот: активируя одни процессы, вы порождаете другие, которые вам не очень бы хотелось активировать. Поэтому с топором лезть в организм никогда нельзя.

– Почему Вы изучаете дрожжи?

– У нас специальные дрожжи, термотолерантные. Они не умирают при 60ºC, поэтому белки в них более стабильны. Для экспериментов всегда нужен модельный организм, чтобы, базируясь на результатах, мы могли понимать, как действовать дальше. На человеке ставить эксперименты нельзя, поэтому ставим на дрожжах. С ними достаточно просто работать. С точки зрения структуры теломеразы и теломер для нас это очень интересный объект.

– Вы получили премию Европейской академии для молодых ученых. Значит ли это, что Вы с ранних лет стремились к науке? Что Вас направляло и двигало?

– Премию Европейской академии я получила, будучи кандидатом наук. А интерес к научным проблемам заложили в меня, наверное, родители, которые занимались химией. Заканчивала я химическую школу, поэтому, видимо, дорога на химфак была предопределена на генетическом уровне.

Научные исследования бесконечно интересны, порой вы открываете нечто такое, чего никто до вас не знал. Волнительно. Кому-то нравится зарабатывать деньги, кому-то – создавать самолеты, а кому-то – исследовать то, как устроены клетки, молекулы, как они работают и функционируют вместе с нами.

Но теломеразы – это моя любовь. Про рибосому уже много известно, а вот теломеразы существенно меньше. Мир меняется, наука меняется, вы не можете заниматься одной и той же тематикой, надо думать о том, что за поворотом, и пытаться сделать что-то новое.

– Стоит ли подталкивать женщин к изучению естественных наук? Многие считают, что женщины больше склонны к гуманитарным.

– Я знаю массу женщин, которые гораздо больше преуспевают в технических науках. Но женщина, конечно, генетически предрасположена к тому, чтобы хотеть детей, заботиться о них, воспитывать, кормить, одевать, – никуда от этого не денешься. Мне в жизни повезло, потому что мои муж и родители меня всегда понимали и поддерживали. Тем не менее у меня только один ребенок, о чем я сейчас очень жалею. Но так сложилась жизнь. Мы работали, как моряки дальнего плавания: зарплата была 5 долларов в месяц, это в МГУ. Поэтому я и муж периодически ездили за границу работать на несколько месяцев, чтобы на заработанные деньги затем жить в России. Потом появились гранты, международные в основном, которые позволяли нам здесь как-то выживать.

– Как Вы относились к работе за рубежом?

– Я не считаю, что работа за рубежом – это плохо. Мне кажется, все молодые люди должны поработать в других странах, провести там от двух до пяти лет. Потому что нельзя вариться только в собственном соку. Когда люди, побывав в разных местах, собираются в одном университете, обычно это дает хорошие результаты.

Но у молодого ученого должна быть возможность вернуться, должен быть стимул. Этого я пока здесь не вижу. Да, у нас появились хорошие гранты, есть Российский научный фонд и Российский фонд фундаментальных исследований, которые поддерживают науку. Но те базовые зарплаты, которые сейчас выплачиваются в университетах и институтах РАН, не позволяют многим талантливым молодым ученым всерьез думать о возвращении в нашу страну. Старший научный сотрудник получает 20 тысяч рублей. Для того чтобы он здесь жил, имел семью, снимал квартиру, ему надо доплачивать из грантов. Однако даже с грантами никто из них не сможет взять ипотеку, поскольку доплаты временные. Более того, даже с грантами выплаты здесь не могут сравниться с зарубежными зарплатами. Помимо этого есть серьезные проблемы с поставками реактивов и т.д., что делает работу в зарубежных лабораториях гораздо более эффективной, приводит к лучшим научным результатам и, как следствие, более высоким наукометрическим показателям.

– С точки зрения самого образования как Вы считаете, нужно ли увеличивать количество часов, которые уделяются науке в школе?

– У нас великолепное образование. В МГУ я работаю на химическом факультете и возглавляю кафедру химии природных соединений уже много лет. У нас регулярно выпускаются группы очень хороших студентов. Но лишь малая часть из них остаются работать в научной сфере в нашей стране: идут либо в очень продвинутые лаборатории, которые имеют хорошее финансовое обеспечение, либо в бизнес. Многие талантливые молодые люди сразу планируют уезжать в аспирантуру за границу и потом не возвращаться.

Мы прекрасно готовим специалистов. К нам обращаются со всего мира с просьбой прислать наших молодых ученых, и мы отправляем. Получается, к сожалению, что мы их учим не для себя. Я считаю, что та система образования, которая у нас есть, неправильная. Фактически государство тратит много денег на то, чтобы подготовить специалиста для других стран.

Мне кажется, образование должно быть полностью платным. И если студент хочет уехать, то пусть сначала заплатит. Не можешь платить – отработай на родную страну. Преподаватель получает «три копейки», и очень скоро уровень преподавания у нас упадет, потому что то поколение, которое еще родом из Советского Союза, уйдет, а ученых, которым по 40 и 50 лет, можно буквально пересчитать по пальцам. Действительно достойных, по уровню не уступающих предыдущему поколению ученых крайне мало. Мы системно продолжаем терять много талантливых людей. И за это мне очень обидно.

– То есть через два-три поколения мы можем остаться без настоящих ученых?

– Не поколений, пять-десять лет – и все! У нас будет потеряна критическая масса умных людей. Что будет со страной, если не будет интеллекта в научной сфере? Наука делается людьми. Если в науке мало умных людей, то какие бы вы ни вкладывали деньги, это не принесет результатов. Вы можете мне сейчас дать 10 млн долларов, чтобы я поставила рекорд по скоростному спуску на горных лыжах, но я не смогу этого сделать, потому что физически на это не способна.

Я считаю, что совершенно нормально и правильно, когда наука обслуживает государство. Академия наук была создана именно для этого. Никто и сейчас не отказывается делать что-то для страны. Дайте денег, поставьте задачу. В противном случае может получиться, что мы не только людей, но и результаты своей научной деятельности будем отдавать за рубеж.

– Специалисты, которые возвращаются в Россию, больше котируются на рынке труда. Как Вы считаете, с чем это связано?

– Отчасти это стимулируется государством. Те люди, которые уехали за границу, пользуются конкурентными преимуществами работы в зарубежных лабораториях и в среднем обходят тех, кто работает в России, по наукометрическим показателям. Наше государство затем дает им возможность получать большие гранты в России, прислушивается к их мнению. Значит, что надо делать молодежи? Надо ехать за границу. А на родине можешь с утра до ночи работать, но конкурировать с зарубежной научной средой будет крайне трудно.

В то время, когда у нас летали ракеты, в Китае почти ничего не было. Теперь у них настоящий научный прорыв, потому что они поняли, что наука нужна, без нее не будет интеллектуального и технологически развитого общества. Причем китайцы не стремятся получить позицию в США – они хотят подготовить хорошие публикации, приобрести ценный опыт и в результате хорошую работу в научной сфере в Китае. Нашим детям куда возвращаться? В МГУ, конечно, есть современные приборы, лаборатории, но места крайне мало, а уровень зарплат мы уже обсуждали. Может быть, Сколтех, в нем аспирантам дают адекватные стипендии, а сотрудникам позволяют получать приемлемые зарплаты, можно надеяться, что будет создана соответствующая инфраструктура…

– То есть оборудование есть, но нет лишь хороших позиций?

– Помимо этого у нас до сих пор не налажена поставка реактивов. Мы можем ждать, например, антитело до полугода. Если я задумала эксперимент, то завтра-послезавтра все необходимое для его проведения должно быть у меня на столе. Иначе развитие науки невозможно. Мы просто не можем конкурировать в таких условиях. 

А для того чтобы мы что-то получили, должны заполнить кипу бумаг, обосновать каждый рубль. Но у нас не те деньги, чтобы мы могли использовать их нецелевым образом. Ученым следует доверять. Очень много времени тратится на тупую, никому не нужную бумажную работу.

– Сейчас все больше говорят, что если в течение пяти лет женщина не будет заниматься наукой, то она не сможет закрепиться на рынке труда. Как Вы считаете, это так?

– В нашей науке такая большая нехватка хороших кадров, что если умная женщина хоть через пять, хоть через десять лет придет и начнет эффективно работать, то это будет лишь на пользу. Наша сотрудница Мария Рубцова дважды уходила в декрет и фактически пять лет не участвовала в жизни лаборатории. Сейчас Мария сделала совершенно блестящую работу, которую мы планируем опубликовать в хорошем журнале. Если человек хочет и может заниматься наукой, то он всегда найдет на это время и силы.

Агата Коровина, информационное агентство Евразийского женского сообщества

Читать все статьи рубрики